Александр, 46 - 24 ноября 2010 19:47

Тюлюлюшенька

В конце лета Прасковья Ивановна заметила, что ее лопоухая собачка Манюнька стала готовиться к родам. Сильно потолстевшая, важная, как испанская синьорина, она ходила по квартире и внимательно обнюхивала всевозможные закоулки в ней. В конце осмотра она остановилась возле кладовки, уперлась в дверь лапками и открыла её. Потом стала стаскивать туда половые тряпки, чулки, варежки и даже приволокла с балкона латаные-перелатанные валенки покойного деда Кирилла. А спустя день Манюнька выскочила из кладовки весёлая и тощая, как оса, чуть ли не жужжа от радости. Она быстро полакала воды из поставленного специально для неё голубенького блюдечка, погрызла наваленные в алюминиевую чашку куриные косточки и снова ушмыгнула в кладовку.
-Кого ж ты мне принесла в подоле? – спросила заинтересованная Прасковья Ивановна и пошла смотреть на Манькин приплод.
Она щёлкнула выключателем, и яркий свет лампочки высветил лежащую на куче тряпья Маньку, к соску которой припиявился махонький, черненький, совсем ещё слепой щеночек. Он повернул на скрип открываемой двери свою, казалось бы, по сравнению с туловищем большую голову и, чмокая влажными губками, тихо запищал.
- Ишь ты, какая славная Тюлюлюшечка! – ласково проворчала Прасковья Ивановна и взяла щеночка на руки. Манюнька даже не затявкала на неё, защищая своего дитятку. Она полностью доверяла хозяйке. А щенок ползал по ладони Прасковьи Ивановны и тыкался в неё носом, ища спасительный сосок. Вот он ухватился губами за большой бабкин палец и мгновенно припиявился к нему.
-Ах, ты глупая Тюлюлюшечка, - урезонивала его старуха, - иди, идик своей мамочке. Поешь молочка сладенького. И она подсунула щенка к соску Манюньки. Та так завертела своим хвостом от радости, что, казалось, ещё мгновение и он отлетит у неё метров на пять в сторону. И зажили они втроём дружной и счастливой семьёй.
Тюлька росла не по дням, а по часа, становясь веселой и умной собачкой. Прасковья Ивановна любила её и часто брала себе на руки. Тюлька, играясь, залезала в карман её халата, пряталась там, а когда бабкина рука вытаскивала её оттуда, она отчаянно сопротивлялась, требуя продолжения игры. И бабка сдавалась, а Тюлька за это лизала узловатые бабкины руки и при каждом удобном случае старалась лобызнуть Прасковью Ивановну в губы.
-Не шали, баловница, - строжилась хозяйка, а самой было приятно. Она чувствовала, что хоть кому-то нужна ещё в этой жизни. А особенно Прасковье Ивановне нравилось держать Тюлюлюшеньку у себя на животе. Разболелся он у неё в последнее время шибко. Врачи язву какую-то обнаружили. И грызёт она, эта язва проклятая, все внутренности старухи, как зверюга лесная. Нет он неё покоя ни днём, ни ночью. А тут заметила старуха, что когда Тюлюлюшенька ползает у неё на животе, то от тепла её тельца боль исчезала. И стала бабка сознательно прикладывать щенка к больному месту. И всё бы хорошо, да только ведь щенок не кукла и не вещь бездушная. Не всегда нравилось лежать у бабки на пузе. По мере подрастания он всё чаще и чаще увиливал от бабкиных притязаний на его волю. А та злилась. Ей обидно было, что Тюлька неблагодарная за то, что она её поит и кормит – не может уж погреть ей болячку. Она ловила Тюлюлюшеньку и насильно прикладывала её к животу. А та отчаянно сопротивлялась. Она топталась по бабке своими сильными задними лапками, причиняя той мучительную боль. Прасковья Ивановна подлизывалась к щенку, просила его по-хорошему погреть её, грязно ругала, если щенок не поддавался на уговоры и даже била поясом от халата. Но всё было тщетно. Щенок вёл себя, как всякий ребёнок. Ему было глубоко наплевать на бабкину язву. Он никак не хотел соглашаться на роль живой грелки.
(продолжение в соседней записи)...

• 
• 
•