Девушка, 44 - 12 июня 2009 18:24

Больше всего ему нравилось, что она звонит сама.

"Это Катя". В трубке ее голос всегда казался каким-то раздражающе высоким, почти детским. Иногда ему хотелось поддразнить ее, и он спрашивал: "Какая Катя?". Она обиженно молчала, и ему тут же становилось ее жаль. "Не дуйся, узнал, узнал конечно. Приехать хочешь? А зачем?" Тут она окончательно замолкала, в трубке слышалось только ее дыхание, оно как будто обжигало ему ухо. От уха этот воображаемый жар полз по щекам, шее, спускался ниже по позвоночнику, вниз живота, тут он чувствовал, что жар уже самый настоящий, переходящий почему-то в озноб, и что его опять трясет. "Ну, скажи, скажи", - беззвучно просил он, и она говорила: "Трахаться хочу".

И ведь позвонила же, опять позвонила, сама, господи, девочка моя, умничка моя, опять позвонила, и приедет, к нему приедет! Опять сама, еще полчаса, и будет здесь, блин, столько всего успеть надо, и успокоиться, главное - это успокоиться. Шел в душ, долго тер себя мочалкой, бормотал что-то про неврозы и манию - ему все время казалось, что от него пахнет, плохо, старостью. Какая старость? Тридцать семь, какая еще старость? Стоит, как в двадцать не стояло, мужик, уважаю, да мы с тобой еще ого-го… А стоит от ее голоса, от мыслей о ее молодом, девичьем теле и запахе, который будет еще долго мерещиться по ночам, отчего придется будить жену. И ебать… Нет, все-таки трахать. Жену - трахать. Есть разница. Только полный идиот ее не чувствует.

Она звонила в двери, он затаскивал ее в квартиру. "Да ну, бросай все, пошли, пошли"… Торопливо помогал раздеться. Она всегда пыталась что-то сказать: "Я твои книги привезла… Ты мне дай еще…", он начинал злиться: "Потом, все потом", наконец, она оказывалась голая посреди комнаты, он тянул ее на пол, на расстеленный плед, входил в нее, без презерватива: "Не бойся, я успею выйти"…
"Дома", - выдыхала она. Каждый раз одно и то же: "Дома". Кто "дома", что "дома"? Он не понимал, пока не начинал двигаться в ней, чувствовал, как привычно стенки влагалища сжимают его член, какая она горячая внутри, почти обжигающая, и жар опять полз по его телу, совершая обратную прогулку - по позвоночнику вверх, по шее, по щекам, заползал через ухо в черепную коробку, и голова кружилась… "Дома", - выдыхал он. Смешно и странно, как будто они шли сквозь снег, мерзли, одновременно подошли к входу, потянулись к дверной ручке… "Дома"… Хотя дом - не их, передохнуть, согреться и разойтись. Каждый - в свою сторону.

Его всегда удивляло, что она с первой минуты оказывалась готова, вся такая мокрая… "Ты что, в машине возбуждаешься? А о чем ты думаешь, когда ко мне едешь? А как ты понимаешь, что хочешь?" Она что-то бормотала в ответ, отшучивалась, начинала злиться, наконец, не выдерживала: "Пошел на хуй!" - "Опа, можешь! Скажи: "Хочу ебаться".
"Еби меня!" - она орала это, во весь голос, где-то через полчаса, и это "еби" заводило, он старался, снова менял позу. Она послушно ложилась так, как он говорил, и через секунду все начиналось заново, и не заканчивалось… И он уже был благодарен, что ему тридцать семь, и что головка не такая чувствительная, и он может долго не кончать, да, не мальчик, но муж… Голова плыла, жар не отпускал, он начинал дышать глубоко и ровно, в ритм, и в ритм же шептал: "Хочешь? Нравится? Нравится, когда ебут?" Она орала: "Еби!", и он вспоминал, что надо бы прикрыть ей ладонью рот, соседи опять услышат, и будут странно смотреть на него, и сочувственно - на жену… Плевать, ори, девочка моя…

Она кончала, он чувствовал, как смазка течет по стенкам влагалища, именно течет, член купается в этой смазке, горячей и вязкой, а влагалище начинает ритмично сжиматься, она сгибает колени, конвульсивно перебирает ногами… Она кончала на выдохе, с протяжным стоном, слезы текли из-под прикрытых век, она их не вытирала, отталкивала его, поворачивалась спиной, сжимала колени, дрожала всем телом… Он с силой разворачивал ее к себе, ему нравилось смотреть, как она плачет, как морщится ее рот, ему нравилось чувствовать, как она одновременно отталкивает его руками и прижимается к нему всем телом.

Его возбуждала эта странная смесь покорности, почти безразличия, с которыми она принимала любую позу, ничего не предлагая сама, и этого влажного жара внутри нее, этой страстности, похожей на огонь, тлеющий под слоем золы. После она просилась в душ, потом быстро одевалась, подкрашивала губы перед зеркалом в прихожей, как будто рисовала на лице маску. Он опять тащил ее в комнату, она опять загоралась, и он знал, что трусы у нее мокрые, он чувствовал ее запах, и знал, что будет чувствовать его еще долго ...

И так еще несколько недель, может, месяц, а потом запах уйдет, и останется только беспокойно ворочаться по ночам, не понимая, что не так, и курить, и смотреть на ее телефон в записной книжке, и не звонить, и что-то у кого-то просить, господи, ждать, что в трубке опять прозвучит "это Катя", этот раздражающе высокий голос.

Девочка моя …