ВЛАДИМИР, 58 - 27 апреля 2009 19:08

[B][FONT=Courier][COLOR=blue][SIZE=+1]Русский переплет

Николай Зиновьев



Стихотворения

Я — БРАТ ТВОЙ

...Может, вы просто однофамилец моего
брата. Он пропал без вести в 45-м году. Я
писал на «Маяк» и в Международный Красный
Крест, но нигде не могу его отыскать. Это у
меня последняя надежда.
(Из письма однофамильца из г. Умани)

1.
Прости, что ответил не сразу.
Другого я года солдат.
Диктует мне истину разум,
а сердце готово солгать,

И я выбираю неправду—
пустое, без стекол, окно,
где вновь появляется брат твой,
которого ждешь ты давно.

Пусть он не дошел до рейхстага,
но ты продолжаешь хранить,
как ту шелковинку от флага,
надежды
алую нить...

Погиб он простым радистом.
Был - шаг до Эльбы всего...
Но в эти секунды родившись,
Открыл я глаза за него.
Я брат твой. И это не
фраза. Глаза. И походка. И рост.
Диктует мне истину разум.
Закон совпадения прост.

Вот только мне лет не хватает.
Иль просто кажусь молодым.
И страшно—
никто не признает меня
твоим братом родным.

Прости ты мне эту неправду
у знамени тишины. И
все-таки —
слышишь?—
я брат твой!
Вот только не помню войны...

2.
Тридцать лет только тень да эхо,
мой брат, мой друг.
Боль утраты все ищет выход-
а вдруг? А вдруг?

Там, у леса с водою талой,
две воронки блестят вдали,
словно полные слез,
усталые
от бессонниц глаза земли...

3
Потерявшая сына,
я сын твой.
Потерявшая мужа,
я муж твой.
Потерявший брата,
я брат твой.
Как хочу я стать вашей надеждой!
Как хочу я холодным рассветом,
в час,
когда распыляется тьма,
треугольным
простым
конвертом
постучаться в ваши дома...

МЕДАЛИ ЗВЕНЯТ...

В. Субботину

Тишь хмельная да белые вишни.
Соловьи не разбудят солдат.
Только лишь в темноте еле слышно
у кого-то медали звенят...

Нет набата на свете меньше.
Содрогаясь,
медали звенят...
Точно так голоса непришедших
меж собой иногда говорят.

И светло от того перезвона.
Меж героев хожу до утра.
Будто с Немана,Волги и Дона
тихий отзвук былого «ура»...

Эти головы белыми стали,
словно майские вишни в садах.
И медали... Медали... Медали...
И слеза золотеет в глазах.

Ждут рассвета деревья и травы.
Что задумался, старый солдат?
На груди твоей колокол славы, а не
просто медали звенят...

***

Вот ветер погасил, как свечку,
листву березы
и притих.
И поглядел мороз на речку
глазами лужиц ледяных.

Пусть было с рейсами не ясно,
но мы, упрямые, как дети,
Седьмое думали допраздновать —
уехать только на «Ракете».

Мальчишки местные посмеивались,
флажки на пристани позмеивались,
в слепом веселье все погрязли...
А лед блуждал уже по Клязьме.

Он власть почувствовал над пропастью.
Он рос могуче-невменяем.
С завоевательской жестокостью
все на реке изледеняя!

Стоял покой над берегами.
И, словно малая планета,
качалась пристань под ногами...
Не шла последняя ракета.

Не помню, как она ворвалась,
как подхватила на крыла!
Как белой лошадью вздымалась
и рвала ветра удила!

И думал я, сжимая поручни,
под гул того преодоленья:
«О, если бы у входа в полночь,
там, на краю обледененья,
о, если бы у человека там,
перед смертною чертою,
пред тем, что сковывает веки,
как перед вечной мерзлотою,—
пришла бы все-таки из лета,
пришла бы в инее, как эта,
его последняя ракета,
его последняя ракета!..»

В КРАСНОМ САДУ ОТ ЯБЛОК

Милая, слышишь, яблоки
в нашу стучат избушку —
ночью
по крыше
ядрами.
Хоть заряжай Царь-пушку!

За городищем прячется
ветер-буян, боярин.
О древнегрустная Брянщина •
лобное
место
яблок!..

Выйдем без слов, без горести.
Нет никого вокруг.
В мире,
как в нашей повести,
яблок сладчайший стук.

Бухают,
охают,
катятся.
Слышу на вкус, на цвет.
Нам уже тыщу, кажется,
пробило яблоко-лет.

В красном саду от яблок,
где наши тени — в одну,
утром тихие ямбы
вытеснили тишину.

Чисто. Ало. Светает.
Лишь поездов гудки.
Да пацанье играет
в яблоки, как в снежки!

ЦЕЛУЮТ РОДИТЕЛИ НАС

Целуют родители нас.
В неловкости мы каменеем.
И с детства, который уж раз,
добром отвечать не умеем.

Сначала нас учат ходить,
целуя царапины, шишки,
спеша на тесемке пришить
две варежки
к нашим пальтишкам.

И вот мы идем в первый класс,
и вот мы уходим в солдаты...
Целуют родители нас,
всю жизнь провожая куда-то.

И в тех откровеньях простых
что-либо поймем мы едва ли.
И тут же целуем чужих,
которых мы в жизни избрали.

Сквозь все поцелуи судьбы
придем мы в одно воскресенье
и наши побитые лбы
подставим под жар всепрощенья.

Жизнь — цепь поцелуев. И нас
пусть совесть сверлит неустанно,
пока эти дни не настали,
пока не настал этот час,—

когда в безутешной росе
холодные лбы обрыдавши,
за их поцелуи, за все,—
единственный наш.
Опоздавший.

ЭПИТАФИЯ ОТЦУ

Отец мой в сентябре ушел
последнего числа...
Смолчал, что навсегда ушел,
не разрубив узла...
Отец мой в сентябре ушел.
Осыпалась ветла...

...Зима накрыла белый стол.
Его не позвала.

СУДИМИР

Этот город все забыли.
Десять улиц и перрон.
Свистом поезда
навылет каждый час изранен он.

День и ночь в другие земли
вдоль
откоса
тени
крыл...
Хоть бы кто полет замедлил,
хоть бы кто притормозил!

Даже глаз не открывая
посреди транзитной тьмы,
под трезвон стаканов чая
что-то мы пересекаем,
перечеркиваем мы.
Но вчера душа смутилась.

Я вскочил под скрипы букс —
за стеклом
остановилось
слово дивное в семь букв...
Слово... Имя... Крик...—
Су д ими р ...
Эхо чистое веков...
Где я слышал это имя?
Будто я к нему готов.

Годы ядрами гудели.
Русь делили, как хотели,
всяк по-своему рядил,
кто рубил, кто городил,
Володимиры владели,
а Судимир мир судил.

Были вятичи, древляне,
стали горичи-земляне...
А Судимир мир судил!
Златоглавились столицы,
в битвах плавились границы,
а клочок родной землицы
мир судил!..

Значит, все же я счастливый,—
словно совесть, словно честь,
городок несуетливый
�