Yonnen., 51 - 28 мая 2008 23:38

[I]Бабочки Люцифера.

Мне страшно. Я устала, я превратилась в тень, в пепел Его крыльев, - шептал в темноте женский голос. Я умираю и возрождаюсь, я – бабочка, сожженная Драконом.
В тишине раздался шорох шелковой материи. Темная фигура, озаренная желтым мерцающим светом, медленно поднялась с колен и, быстро пожав чью-то мелькнувшую белую руку, ушла прочь.
Бабочка - раздался теплый, с хрипотцой голос. – Мы все – бабочки.
Белосыпчатая нить, растянутая в вечность на пожелтелом столе. Я наклоняю к ней голову, и чувствую себя светящейся звездой на Млечном Пути. Я вдыхаю ад.
И смрада бесконечного мира нет. Я медленно погружаюсь в черное небытие, я распадаюсь на тысячи искрящихся нитей, я вне всего. Но что-то не так. В мою белую пустоту внезапно вторгается маленький темный комочек, и вот он расширяется, растет с невиданной скоростью и заполняет собой все пространство. Мне страшно. Темное сжимает мою грудь, окутывает ноги и руки, и вот я уже лишилась тела, и осталось только обнаженное, пульсирующее страхом сознание.
Бездна… Я потеряла над собой контроль, мои мысли оторвались от меня и, как испуганные птицы, улетели прочь. Я нема и слепа, я перестаю ощущать…
Где я? Что-то произошло, что-то, мне неизвестное. Я снова я. Мое тело, хоть и наполненное тяжестью и болью, снова существует. Я смотрю на свои дрожащие пальцы и странно умиляюсь им. Я – есть, я – целое и, значит, я должна рассказать. Значит, мой крик будет услышан даже из этой бездны, из этой скрежещущей вечности. Ибо я не одна. Я и подобные мне – вечные узницы алого сумеречного Рая, мы -маски на бесконечном, траурном , летящем в хаос карнавале. Мы – Его бабочки. Он, как незримый хитрый паук, ткет для каждой из нас особую, подходящую только ей паутину, а , поймав в свои сети, завладевает и телом, и душой. Ибо Его поцелуи – это золотистый яд на кончике трепещущих жал, а объятья – обвивающие и сковывающие волю змеи. Он знает про нас все, а мы видим лишь Его бесконечную игру с нами, где Он то смеющийся, ярко-красный жестокий арлекин, то низверженный, истерзанный одиночеством мученик. Но меня Он одарил особой милостью – единственной из всех Он позволяет мне иногда заглядывать в тайны Его проклятой бездонной души и тогда я, содрогаясь, ломая руки и расточая страстные ласки, люблю Его еще сильнее и в тоже время глубоко и тщетно ненавижу.
Когда-то я танцевала для Него, не зная, кто Он, и верила, что испытываю нежность к хрупкому скрытому за полумраком бархатных завес существу, что сиротливо просило скрасить его одиночество. Но Он – не человек, Он не один из многих, летящих в Неизвестное на крыльях ветреной Судьбы, но Он- зло, Он – смерть. И Он – боль и тысячи криков о пощаде, спрятанных под мглистыми утесами ледяной гордости. Он беломраморный ангел скорби, сияющее дитя тьмы, Он – Люцифер…
Нужно остановиться и замолчать. Слезы душат меня, но ты должна услышать. Ты юна и многого не знаешь. Твой простой детский ум воспринимает все как нечаянную игру, которую, когда она надоест, ты сможешь прекратить. Но это не так; падший Херувим никого не отпускает прочь. Придет время, и ты наскучишь Ему, и тогда Он бессердечно раздавит твое сердце своей изящной рукой и будет улыбаться, видя твои мольбы о пощаде. О, поверь мне, я видела это сотни раз. Несчастная девушка, распластанная, лежит у Его ног и кричит о своей любви к Нему, ибо Его нельзя разлюбить, потому что Он – совершенная истинная Красота, хоть и лишенная божественной славы. Осиянный своим падением и вечными муками, Люцифер пробуждает в женщинах нечто, не передаваемое словами, но похожее на то, что заставляет легкокрылых мотыльков лететь к огню, где их ожидает верная смерть.
Но не буду отвлекаться. Мне многое хочется поведать тебе. Дитя мое, представь себе роскошно убранные покои: розоватый сумрак стен, огромное ложе эбенового дерева, окутанное жемчужной пеной шелковых простыней, стулья из слоновой кости, обитые красной кожей, трюмо, покрытые тонкой резьбой, с овальными и странно мутными зеркалами, небольшие искусно расписанные золотые и серебряные кальяны, лежащие в беспорядке накидки из нежнейших тканей и пушистые веера из перьев редких птиц. Это наша комната, комната куртизанок Сатаны… Он восседает на высоком дубовом кресле с силуэтами двух черных воронов по бокам. А она, беспомощная и несчастная, лежит перед ним на полу. Я говорила, что видела это сотни раз. Но сейчас я хочу рассказать про одну девушку, гибель которой запомнилась мне больше всего. Ты спрашиваешь, дружила ли я с ней? Нет, в силу своего особого положения у меня не было подруг. Наверно, многие завидовали и завидуют мне, ведь Он заставляет любить себя странной, мучительно-сладкой любовью. Итак, она пробыла здесь совсем недолго, но почему-то быстро наскучила Ему. Не помню ее имени, но назову ее Лилией, ибо она была бела и холодна, как этот цветок. После я не раз спрашивала Его о причинах неприязни к ней, но Он никогда не отвечал мне на этот вопрос. Но все по порядку. Видя перед собой поверженную Лилию, Люцифер чуть подается вперед и, протянув руку, приказывает одной из девушек, также, как и я, наблюдающих это, принести чашу. Дрожа и плача, она все же повинуется. О, это чаша, пропитанная смертью, отчаянием и проклятьями! Она овальной формы и сделана из черного, не горящего в огне серебра, ибо я не раз пыталась сжечь ее в золотистых языках пламени камина. Он берет ее и взглядом своих неземных глаз цвета покинутых небес приказывает подойти Лилии ближе. Та, бледная и испуганная, словно пойманная в силки весенняя птичка, делает робкий шаг. Он не спеша встает, прижимает свою белую руку к ее груди, и медленно проникая тонкими божественными пальцами ей под кожу, вырывает еще живое, трепещущее, пульсирующее сердце. Ли�

• 
• 
•