Борис, 75 - 18 апреля 2013 22:52

[COLOR=darkblue]РЕКОМЕНДУЮ ПРОЧЕСТЬ!
[/COLOR]
Из блога Семена Винокура на ЖЖ:

В 1996 году я решил уволиться с телевидения.

Это был мой последний рабочий день.

Снимаем мы мужичка, главного повара гостиницы «Дан Панорама», а в соседней комнате, кто-то мычит.

Тут повар прерывается и кричит в стену, - Папа, они тебя все равно снимать не будут!

Мычание прекращается.

Я спрашиваю, - А зачем ему сниматься, вашему папе?
- Он хочет рассказать о своей жизни, - говорит повар, - Может, сделаете вид? – Так, для блезира поснимайте, чтобы у него давление не поднялось…

- Рабочий день закончился, - отрезает мой оператор Ави и начинает собирать оборудование. (У них, на телевидении, это было железно, 7 часов работы, два обязательных перерыва, и на все «положить». Собственно, поэтому, я и увольнялся, ничего нового там уже нельзя было сделать.)

Стало мне больно, достал я свою камеру-мартышку, и сказал сыну-повару, - Мне торопится некуда. Показывайте папу.

Заходим в полутемную комнату.
На кресле качалке сидит старик и смотрит на меня круглыми глазами.
Повар говорит, - Папа, познакомься, это самый известный режиссер.

- Это было сразу после войны, - начинает старик, еще прежде чем я успеваю сесть… - А это увидят люди? – подозрительно кивает на камеру.

- Обязательно, - говорю, – Это она выглядит, как мартышка. Но это профессиональная камера, дедушка. Говорите!


- Так вот, - говорит старик, - мы ездили по Польше искали сирот. Мы постановили в нашем кибуцном движении, что должны успеть раньше религиозных. Те ведь тоже искали. Мы хотели, чтобы не заморочили они детям головы. Я-то знал, что такое религия, я жил и родился в Польше, в религиозной семье. Но вовремя одумался… Так вот, приезжаю я в один монастырь, под Краковом. Проводят меня к настоятелю. Говорю ему, так и так, я из Израиля, ищу детей – сирот, хотим их вернуть на нашу историческую родину.

Он мне говорит, - садитесь, попейте нашего чая травяного.

Сижу, пью чай, а он рассказывает.

- Да, - говорит, - есть у нас еврейские дети… скрывать не буду… Наш монастырь брал детей. Настоятеля соседнего монастыря повесили, когда узнали… я боялся… но когда до дела доходило, не мог отказать. Ну, сами посудите, приходят евреи в монастырь. Тихо, ночью, чтобы никто не видел. Стучат в окно. Открываю. Они заходят, с ними их сынок маленький, еле на ножках стоит. Завернутый в пуховый платок, только глаза видны. Возьмите, говорят, завтра нас увозят. И вижу, как мама ему личико открывает, волосики разглаживает, и целует его, целует, чувствую, как прощается. И знаю я… они не вернутся… Ну, как тут не взять?!.. Беру.

- Спасибо вам огромное, - говорю настоятелю, - вы настоящий праведник!..

А он мне говорит, - и так, бывало по 5-6 за ночь… Идут и идут. Я боюсь. Но беру. И братья в монастыре они все про это знали. И молчали. Ни один не проговорился.

- Спасибо вам, спасибо, - повторяю, - вам и всем братьям монастыря… Спасибо, что сохранили наших детей.

- А теперь вы приехали их забрать, - он продолжает
- Повезу их на родину, - говорю.

А он мне говорит, - а как вы их отличите, детей ваших?
- Что значит, как отличу? – спрашиваю – У вас же списки остались?!
- Нет, – говорит, - Нет никаких списков. Мы никаких списков не составляли. А если бы их нашли, не дай бог?!

- Послушайте, - говорю, - спасибо за спасение детей, конечно, но я без них не уеду. Покажите мне их. Я их заберу. И все.

- Вы что ж, насильно их заберете?
- Почему насильно, я им все объясню…
- Они ничего не помнят, что вы им объясните?
- Что у них были другие родители, - говорю, - что они наши дети…
- Мы их давно уже считаем нашими! детьми, - говорит.
- Но они наши дети!
- Докажите! – говорит.
- Есть у наших детей, - говорю, - одно отличие…
- Это наши дети! – говорит он жестко. – Никакой проверки я делать не позволю.
И встает.
И я встаю.
И чувствую, что за мной встает весь наш многострадальный народ. И говорю веско, - а ну - ка, ведите меня к детям.

- Хорошо, пойдемте, - говорит он спокойно. – Но на меня не надейтесь. Сами определите, где ваши дети. На глаз.

И приводит он меня в большой зал. В такую огромную спальню.

И вижу я там много – много детей. Белобрысых, чернявых, рыжих, разных… Время вечернее. Ложатся спать. Все дети причесаны, сыты, чистые личики, румянец на щечках… сразу видно, с любовью к ним относятся.

Стоим мы посреди зала, и настоятель говорит мне, - Ну, как вы определите, где ваши дети, а где нет?..

Молчу. Не знаю, что ему ответить.

А он мне говорит, - Если ребенок захочет, мы насильно держать не будем. Обещаю вам. - И продолжает… просит, - Родителей своих они не помнят. Вместо их родителей, - мы. Не мучайте их. Оставьте здесь.

Тут проходит мимо чернявенький, я ему на идише говорю, - как поживаешь, малыш? А он мне по - польски отвечает, - здравствуйте, меня зовут Иржи, я вас не понимаю.

- У всех польские имена, - слышу я голос монаха. – Все говорят только по-польски.
Их дом здесь.

И тут я окончательно понимаю, что ничего сделать не смогу.
Что это насилием будет, если я буду искать их, объяснять, уговаривать… ну даже если я определю кто наши дети… они же не согласятся ехать!..
Надо оставить все, как есть, - думаю. – И уходить.

Вот уже потушили свет. Вот уже все легли.

Поворачиваюсь, чтобы идти…

Смотрю на настоятеля. Он разводит руками.
Думаю, - «Ну не в тюрьме же я их оставляю, им здесь хорошо…»…

И тут… откуда только все берется?!.. впрочем, знаю, откуда!.. Из детства…

Я вдруг спрашиваю настоятеля, - А можно, я им только один вопрос задам?..
- Можно, говорит, задавайте.

И тогда я набираю воздуха в легкие.
И громко, чтобы все слышали, говорю, - «Слушай, Израиль, Бог наш, Бог един»…

До сих пор, мурашки по телу идут, когда это вспоминаю.

Вспоминаю, как все стихло…
Такая тишины наступила!..
Гробовая тишина!..

�

• 
• 
•