Андрей, 61 - 20 июня 2012 21:16

Серая "Волга" вошла в мои сны.Мне снится тёмно - серая Волга в предутреннем тумане, сгущающемся у узорных решёток самой красивой в мире набережной. На допотопном, времен моей юности, речном трамвайчике мы плывём на Нижний пляж. Я стою у штурвала, сияющего медными начищенными рукоятками, и проскочил мимо устья Самарки.
Теперь надо возвращаться. Но в узкой, внезапно обмелевшей матушке - Волге, развернуть пароход невозможно. Возвращаться нужно з а д н и м х о д о м , а этого я не умею. Пароход не слушается меня, который точь - в - точь, как и такси , которое при этом манёвре всякий раз выходит из повиновения! Мне страшно, что все вокруг: команда, матросы, которые и раньше подозрительно на меня поглядывали, теперь наверняка догадаются, что я не умею по - настоящему управлять пароходом.
Вот какой то ужасного вида матрос - догадался, шагнул ко мне; ужас сдавил мне горло. Пронзительный звук взрывает видение. Я вскакиваю и, шаря по тумбочке, пытаюсь выключить привезённый из Самары будильник; я всё ещё сплю и не сразу могу вспомнить, что нахожусь в своей спальне, и - где расположено окно, а где - дверь.

2.

Выезжая на рассвете из гаража, я не направляюсь теперь в непроснувшийся центр. Что мне сейчас там делать? Хотя я вполне могу за утренние часы и три, и четыре раза выиграть "гонку", это отнимает много сил и приносит слишком мало денег.
Попав на Варшавку, я сворачиваю в сторону, противоположную от моста, за которым меня поджидает "регулировщица", и гоню свою машину навстречу встающему над кольцевой автодорогой Солнцу: я еду в "Домодедово".
Двадцаточка "забытого папы" настолько пришлась мне по вкусу, что, разузнав у таксистов, когда приходит первый самолёт, я каждое утро отправляюсь его встречать. Ветер листает на тротуарах страницы вчерашних газет. На мне лишь рубашка с короткими рукавами, но я не чувствую прохлады. А в городе уже сейчас жарко, да ещё дышит жаром прямо в лицо раскалённый мотор. И потому мне особенно приятно предвкушение отдыха на открытом, обдуваемом со всех сторон пространстве аэропорта, а в столичное пекло я попаду часа на два позднее и к тому же - не с пустыми руками.
Я еду и думаю: уймой благ одарило меня такси! И академию мне теперь потерять не страшно: без куска хлеба моя семья не останется. И машину с каждой неделей вожу всё лучше и лучше; и забыл о бессоннице. Только зарабатываю я пока совсем мало.
Появилась у меня эдакая неумная повадка, изо дня в день, снижающая мой заработок: я подбираю пассажиров, которых не берут другие таксисты. Например, голосует прохожий, и идущий впереди кэб с выключенной пилоткой сигнала останавливается. Мне бы проехать мимо, а я притормаживаю: может таксист возвращается в гараж и сейчас выяснится, что этот клиент ему не попутчик? Так и есть. Водила открыл окно, о чём - то спросил - и уехал.
Сознавая, насколько оскорбителен для человека, склонившегося к окошку серой машины, беспардонный этот вопрос развалившегося на сиденье "шефа": "Куда ехать?" - я не позволяю себе допрашивать стоящего передо мной пассажира, а прежде всего приглашаю его в машину.
-Большое спасибо, - благодарит меня пассажир. - Полчаса уже здесь торчу: никто не хочет меня везти. Вы поедете в Строгино, на Твардовского?...
Минут через семнадцать мы на месте мы на месте. На счётчике 3650 рублей. Казалось бы: грех жаловаться. Но возвращаться в центр мне придётся порожняком, и, если в Строгино я очутился утром, когда ведущие в центр столицы дороги забиты пробками, едва ли я что-то заработаю за этот неудачно сложившийся час.
Сидя в кресле-каталке голосует инвалид. Таксисты - не останавливаются. Однако же, не останавливаются они не потому, что все подряд - мерзавцы, а потому, что кресло-каталка не влезет ни в "Москвич", ни в "Жигули" и ни в какую другую машину - кроме "Волги".
Инвалид подкатил к распахнутой дверце, а подняться с кресла не в состоянии: ему нужно помочь. Зайдя со спины, я беру клиента под мышки и пытаюсь подтолкнуть тяжелое, словно из чугуна, тело. Мои мышцы напряжены до предела, но только тогда, когда я совсем уже выбиваюсь из сил, до меня доходит, что я не помогаю бедняге, а м е ш а ю ему. Оказывается, мне нужно встать спиной к аппарату и лицом к инвалиду, нагнуться, чтобы он мог взяться за мою шею обеими руками и, пятясь задом, войти в салон и втянуть за собой беспомощную тушу.
За старания мои инвалид по собственной инициативе платит мне вдвое больше, чем показывает счетчик. Но проехали - то мы всего пару километров. А процедура высадки при неумелом помощнике ещё сложнее посадки и мы расстаёмся недовольные друг другом: он из-за меня ушиб ногу, я из-за него потерял время.
На Лихоборах, на Набережной, на славной барахолке, куда людей заманивает азарт выискать по дешёвке модную тряпку, у края тротуара над картонных ящиков часто стоят евреи и кавказцы с печальными, как сумерки глазами и поднятой, подзывающей такси, рукой.
Стоят они подолгу. Водители-гои, водители-аиды не хотят возиться с ящиками. Какого лешего я нажимаю на тормоз? Что бы услышать: "Ты хороший человек. Ты понимаешь на идиш?"
Мы уже погрузили все стоявшие на тротуаре картонке, а они прибывают!!! Их несут и несут - из убогой лавки под покосившейся вывеской (а вся панорама один в один аптека из "Брильянтовой руки" ("Чёрт побери!")). Широко расставляя слоновьи ноги топает супруга неудавшегося негоцианта, пыхтит мальчишка с болезненным нервным лицом, а за ними хромой кавказец катит на тележке ещё целую гору.
-Всё поместиться! - уверяет меня обладатель Плюшкинского лапсердака, - Только счётчик, пока мы стоим, не надо включать: пусть лучше мои деньги пойдут твоей семье, а не этим. Ты меня понял?
Х�

• 
• 
•