Roma, 44 - 14 июля 2011 00:09

Трудно найти в мировой драматургии пьесу более зловещую, чем «Вишневый сад» Антона Чехова. В этой «комедии» отсутствуют действие, интрига и даже юмор. Своей известностью «Вишневый сад» обязан, конечно же, прежде всего высокому авторитету Чехова. В 1904 году, когда «комедию» поставили впервые, Антон Павлович был уже смертельно болен. По воспоминаниям Константина Станиславского – первого режиссера пьесы, Чехов находил уморительно смешным уже одно название. А уж над едва намеченными коллизиями хохотал так, что повергал окружающих в подлинный ужас. Смех перерастал в кашель. Тело Антона Павловича начинало сотрясаться. Отхохотав, великий писатель выплевывал в платок ошметки своих легких. После чего, разглядывая пятна крови на батистовой ткани, восклицал: «Вишневый сад! Вишневый ад!» И снова принимался смеяться. Примерно с теми же последствиями.
За постановку этой самой жуткой, фактически на смертном одре написанной пьесы Чехова взялся Константин Станиславский, бывший с Чеховым в приятельских отношениях. Его режиссерская концепция отнюдь не бесспорна. К примеру, образ помещицы Раневской страдает переизбытком пафоса, заламывания рук, трагических восклицаний. Сила патетики этого образа такова, что он ядом пропитывает всю пьесу, как туберкулезные плевки батистовую ткань.
Современные Станиславскому и Чехову недоброжелатели утверждали, что режиссер использовал авторитет умирающего классика исключительно затем, чтобы утвердиться самому и доказать свою значимость театралам. Достоверно о том, что вкладывал в понятие «комедия» умирающий Чехов неизвестно. Однако стараниями Константина Станиславского вместо свойственной комическому жанру легковесности «Вишневый сад» превратился в скучнейший, насыщенный пафосом, церемониал. Не случайно «Вишневый сад» любили советские чиновники. В частности, известно о том, что Леонид Брежнев бывал на показах комедии Чехова не один раз. Точного ответа не существует, однако можно предположить, что Брежнев находил в «Вишневом саде» что-то общее с официальными заседаниями – ту же атмосферу вязкой, как вишневое варенье, скуки с нотками пафоса и умеренными кабинетными юродствованиями.
Трактовку Станиславского нельзя назвать бесспорной. Однако смельчаков, которые решились бы опровергнуть сценические идеи Константина Сергеевича, не находилось. В самых авангардных постановках герои пьесы выходили на сцену голыми, пили из горлышка алкоголь, совокуплялись и даже испражнялись. Однако ядро концепции пребывало нетронутым. Незыблемым оставался надрывный пафос Раневской, трогательный идиотизм Гаева, меркантильность Лопахина и т.д.
А ведь в последней, предсмертной пьесе Чехова можно усмотреть не только ностальгию по уходящему в прошлое образу жизни русского дворянства. Представьте, что вы – смертельно больной человек среднего сословия (врач, менеджер и т.д.). Много ли печали вам будет в том, что кого-то там выселят из особняка на Рублево-Успенском шоссе? Об этом ли вы будете думать, находясь на пороге небытия?
Бесспорно, «Вишневый сад» — текст, глубоко мистический. Разумеется, устами Раневской не дворянское сословие прощается со своими привилегиями, а сам Антон Павлович говорит «оревуар» земному существованию. А обращения Гаева к мебели? Что такое, по-вашему, «много уважаемый шкаф»? Юродство? Или реминисценция тибетской Книги Мертвых, где странникам также приходится вступать в беседы с неодушевленными сущностями? Не так просты и реплики того же Гаева: «Режу в угол! От шара на середину…» Если сличить текст Книги Мертвых с «Вишневым садом», обнаружится не так уж мало совпадений. В Книге Мертвых есть и углы, и, не поверите, шары. Может возникнуть крамольная мысль: а не указывает ли Гаев дорогу потерявшей тело душе?